— Звоните, ежели что.
— Непременно, — кивнул Смолин. — Как там Слава?
Кока печально улыбнулся, понизил голос:
— Ну, не вполне… Однако могло быть и хуже.
Смолин покивал с понимающим видом, они раскланялись и разошлись, как в море корабли.
Справа от входа высились стеклянные витрины. Смолин прошел мимо, не удостоив и взгляда их содержимое — уж посвященные-то прекрасно знали, откуда выпархивают во множестве там представленные уникальные знаки белых армий, редкие монеты и прочая, прости господи, галантерея. Качественно выполнены, отрицать нельзя — но с подлинными рядом не лежали (хотя и продаются, как доподлинные). Не в одиночестве Маэстро обитает на просторах нашей родины — да вдобавок поляки нынче шлепают означенные раритеты, как на конвейере…
Покупателей оказалось немного — две дамочки, явно иногородние туристки (не покупатели, а поглазеть) разглядывали витрину с элфэзэшками шестидесятых годов, с провинциальной непосредственностью ужасаясь четырехзначным ценам и вспоминая наперебой, сколько такого копеечного добра они переколотили в детстве. Да еще торчал у стенда с копеечными советскими монетками, навалом лежавшими в картонных коробочках, старый хрен невероятно интеллигентного облика, с видом крутого знатока ворошил юбилейные рубли, на иные зачем-то даже в маленькую лупу таращился.
Натуральная блондинка Вероника при виде Смолина ослепительно улыбнулась. Смолин ей улыбнулся с ненаигранной симпатией. Веронику он всерьез уважал, талантливая была девочка: на вид стопроцентная кукла Барби без единой извилины и наивнейшими глазами, а в действительности умнейшее и циническое создание, с одинаковым мастерством и приобретет уникум за червончик у лопуха-сдатчика, и впарит фуфло, глазом не моргнув, и просто заставит раскошелиться случайного «кошелька» на что-нибудь жутко дорогое, пусть даже и подлинное, но особой антикварной ценности не имеющее. Собственно, она порой на себе магазин и вытягивала, пока Врубель странствовал в иных реальностях в компании зеленого пресмыкающегося…
С немым вопросом во взоре Смолин показал через плечо большим пальцем — туда, где меж высоченными старыми буфетами таилась не сразу и заметная узенькая дверца.
Вероника поджала губки:
— В вертикали. Пока что…
— Никого?
— Никого.
— Тогда я пошел… — сказал Смолин.
Бочком-бочком протиснулся меж добротно отреставрированными буфетами, без стука распахнул дверь и оказался в обширном кабинете. Как всегда у антикваров водится, здесь было в сто раз интереснее, чем в торговом зале, куда далеко не все выставляют. Витрина со знаками и наградами Третьего рейха (каковые на виду держать законом запрещено), куча икон, серебро, интересные картины, а если вон в том шкафу в углу покопаться, то и холоднячок кое-какой отыщется…
Завидев Смолина, Врубель взмыл из-за стола, раскинул руки и издал приветственный рев, после чего рухнул назад в кресло, заметно пошатываясь. В хорошей кондиции пребывал, сразу видно: бумаги сдвинуты кучей на правую сторону стола, а перед хозяином почти опорожненная бутылка коньяка, надо полагать, не первая сегодня и уж определенно не последняя. Закуска, естественно, скуднейшая, как оно обычно и бывает.
— Васька пришел! — возопил Врубель. — Уважаю Ваську! На весь этот долбаный город нас двое серьезных антикваров, я да ты, да мы с тобой…
— Уж это точно, Врубель, — серьезно сказал Смолин, присаживаясь. — Все остальные супротив нас, что плотник супротив столяра, если не сказать хуже…
— Выпьешь?
— С удовольствием, — сказал Смолин. — Я без машины сегодня, настроение поганое, отчего ж не выпить…
Схватив пузатую антикварную стопку, Врубель щедро наплескал в нее коньяку по самые края. Одним махом опрокинув содержимое в рот, Смолин присмотрелся, выбрал на блюдце нетронутый ломтик ветчины и быстренько его сжевал. Он умышленно приперся сюда пешком — знал, что Врубель в загуле, а значит, добрую половину мозгов (если не больше) отключил напрочь. И пьяные с ним посиделки для пользы дела послужат…
Врубель брякнул на стол увесистый нагрудный знак:
— Что скажешь?
Серебро явное, скорее литой, чем чеканный, дубовые листья, немаленький венок, череп, кинжал, пронзающий клубок змей… За борьбу с партизанами, Третий рейх — но что касаемо подлинности…
— А вот хрен его знает, Врубель, — сказал Смолин именно то, что думал. — Ничего с ним не понятно. С одной стороны, исполнение поганейшее, с другой, во всех серьезных каталогах уточняется, что под конец войны блямбы эти делались именно что в паскуднейшем исполнении… Был у меня такой однажды. И тот, кто мне его продавал, за подлинность не ручался, и я, продавая потом, ничего не гарантировал… Хрен его маму знает.
— Вот и я так думаю, — глубокомысленно заключил Врубель. — Ну что там? Парнишку своего отмазал?
— Да вроде.
— Мусора, падлы… Хорошо, что меня не было, а то бы тоже под раздачу попал…
— Повезло тебе, — сказал Смолин с видом крайнего простодушия. — Ваше благородие, госпожа удача…
— А я вообще везучий… — Врубель вдруг надолго замер в странной позе, словно мучительно припоминал что-то, потом дернулся, расплылся в загадочной улыбке, воздел указательный палец. — Забыл совсем еще одну штуку тебе показать… Вещь уникальная, возьмешь, не прогадаешь!
Пошатываясь, он поднялся на ноги, сделал два шага в угол, присел на корточки и сдернул порыжевший брезент с чего-то длинного. Выпрямился, держа в руке изрядной длины кремневое ружье, продемонстрировал его Смолину. Смолин взял его, осмотрел: точно, кремневка, увесистая такая бандура.